Пригласили пройти в глубину двора, где стояла "Волга". Я понял, что меня арестовали. В кабинете, куда меня привели, за рабочим столом сидел мужчина средних лет в штатском, а поодаль на диване - мужчина лет шестидесяти в военной форме. Первый протянул мне свой документ: Михайлов, следователь МГБ. Из объемистого портфеля он достал две толстые папки подшитых бумаг, вооружился чистой бумагой и авторучкой.
- Как Ваши фамилия, имя и отчество?
Я сказал.
- А какая у Вас была фамилия прежде?
- Такая же. Я никогда не менял фамилию.
- А Николаевским Вы были?
Тут я вспомнил, что уже видел его однажды в коридоре треста, где работал.
- Я и прежде о Вашем ведомстве был невысокого мнения. Теперь же вижу, что вы еще хуже.
Михайлов откинулся на спинку стула и почти закричал:
- Вы забываете, где находитесь.
Еще в машине, когда меня везли, я подумал, что меня будут брать на испуг, что попытаются выявить во мне безволие и трусость. Я решил воспользоваться своей догадкой.
- Нет, я не забываюсь. А вот Вам не следовало бы повышать голос на человека, который несколько лет жил в обнимку со смертью. Если я здесь свалюсь, то вы меня уже не поднимете. А вам будут неприятности. К тому же, что вы мне можете сделать? Посадите в тюрьму? Что ж, мне только этого и надо. Только вот прошу мне гарантировать не менее десяти лет. На менее короткий срок я не
согласен.
- Хорошо. Мы учтем Вашу просьбу, - криво улыбнулся Михайлов.
- Спасибо.
- Итак, будем говорить по существу. Так что я Вас спросил?
- Вы говорите Николаевский, продолжаю я. Дело в том, что когда в 1946 году я приехал в Куйбышев, то сразу поступил работать в бухгалтерию 11-го строительного треста. Там же работала семнадцатилетняя девочка Люба Воробьева. За восемь лет работы я ничего особенного за Любой не замечал. Вздорная, туповатая девчонка, вот и все. Но вот в последнее время она вдруг резко изменилась. Стала какой-то сосредоточенной, особо внимательной ко мне. Ходит за мной как тень. Когда я с кем-нибудь разговариваю, она, открыв рот, слушает. В мое отсутствие копается в бумагах на моем столе. Та же участь постигает и внутренности моего пиджака, если он остается висеть на спинке стула. Ее, кстати, не смущает то, что ее за этим занятием могут застать другие сотрудники.
Для меня стало ясно, что меня нашли, но пока не берут. А Любу используют для наблюдения за мною. Тут я решил разыграть комедию. Как-то раз в беседе с ней я сказал, мол, всякое бывает в жизни. У меня, например, раньше была фамилия Николаевский... После этого разговора Люба некоторое время копошилась в ящике своего стола. Заглянув туда, когда она вышла из кабинета, я увидел, что на бумаге под пудрой и косметикой размашисто написано карандашом - "Николаевский".
Михайлов и его старший товарищ переглянулись. Я продолжал.
- Разумеется Люба Воробьева не заслуживает вашего наказания. Она выполняла ваше задание, как могла. Но о чем вы думаете, привлекая на работу таких бездарностей. Неужели после этой страшной войны добропорядочные люди отказались бы вам помочь, тем более, когда речь идет о борьбе с врагами.
Помолчали. Затем старший спросил, указывая на Михайлова.
- А как Вы узнали, кто он такой?
- Когда Люба своим поведением дала мне понять, что за мной следят, я подумал, что ее непосредственный начальник тоже захочет посмотреть на меня. Однажды в коридоре я увидел его, узнал по глазам. Подошел к нему и сказал: "Дело, ради которого Вы пришли, пора кончать".
- Как это "по глазам"?
- А так. Ваши молодые чекисты не умеют смотреть людям в глаза. Они как бы простреливают насквозь. От такого взгляда у меня болит вот здесь, в затылке. Так и хочется подойти к такому на улице и сделать замечание.
- Да-а... Чувствуется у Вас большой опыт.
- Не надо смеяться. Будь у меня опыт, я не был бы там... где
был.
Старший достал сигарету. Закурил. Допрос возобновил Михайлов.
- Ну ладно. Рассказывайте.
- Что рассказывать?
- Рассказывайте о себе с момента начала войны.
- Как рассказывать? Могу за час все рассказать, могу за месяц.
- Кратко. А где нужно, мы попросим подробно.
* * *
Сейчас в период девятой пятилетки, молодому человеку трудно представить предвоенный период, период культа личности Сталина, период всеобщей подозрительности и страха, люди доносили друг на друга, боялись стен, боялись самих себя. Вызовут в ГПУ, заставят дать подписку, что будешь письменно доносить им то, что увидишь и услышишь. В случае отказа получишь ярлык "врага советского строя". Правда и без подписки требовали всяческую информацию о соседях и сослуживцах. Неосторожно сказанное слово вполне могло стать причиной ареста человека. Затем арестованного допрашивали с применением пыток. Никто из членов семьи не мог посетить арестованного, получить от него каких-либо вестей. Осужденные, сосланные или расстрелянные одинаково исчезали из мира живых. Никто из близких не знал, что с "репрессированным" и жив ли он вообще. В течение нескольких трагичных лет многие тысячи видных советских политических деятелей погибли в застенках НКВД (тогда ГПУ). В особенности командный состав армии. "Великий вождь всех времен и народов" Сталин мог торжествовать победу. Он истребил всех, кто хоть мало-мальски представлялся ему как соперник в политическом руководстве партией и страной. Все средства массовой информации были поставлены на службу "Великому Вождю". Вот в такое время гитлеровские полчища напали на нашу страну. И "генералиссимус" Сталин взял в свои руки дело обороны.
Как выяснилось впоследствии, службы Гитлера и японской военщины немало потрудились над фабрикацией фальшивок, чтобы в глазах Сталина скомпрометировать виднейших военных полководцев. "Гений" Сталина оказался благотворной почвой для этого. Тысячи прекрасных сынов Родины впоследствии посмертно реабилитированы: маршалы и генералы Блюхер, Эйдеман, Тухачевский, многие сподвижники Ленина...
В эти годы массовых расправ в каждом городе и в каждом поселке возводились большие и малые памятники "Вождя и Учителя". На берегу Волги, у входа в Волго-Донской канал, был сооружен памятник, видимый за десятки километров. По свидетельству Хрущева, сам Сталин подписал приказ об отпуске на эти цели тридцати тонн меди, которой в то время так не хватало.
После смерти тело Сталина забальзамировали и поместили в мавзолее рядом с Лениным.
Вскоре однако началось серьезное расследование дел, творимых при Сталине. Был арестован, а затем расстрелян сталинский палач, министр госбезопасности Берия, как агент английской интеллиженс-сервиз. Но те, кто все эти годы зверствовал в ГПУ, либо остались на своих местах, либо были переведены на другую работу в хозяйственные или партийные органы.
После смерти Сталина вспомнили о Конституции, уголовно-процессуальном кодексе, судах и юристах. Понемногу стали наводить порядок, перепроверять следственные дела. Тех, кто в застенках и ссылке был еще жив, стали отпускать домой, снимать с них судимость, выплачивать зарплату по старому месту работы за все годы тюрьмы, восстанавливать в партии.
Забальзамированный труп Сталина изъяли из мавзолея и похоронили у Кремлевской стены, подчеркнув тем самым, что не все в нем было трагичным для русского народа. Все его памятники уничтожены, книги из библиотек изъяты. Но память о нем сохранится на многие годы. Трудно вытравить из опубликованных документов обнародованные факты произвола предвоенного периода. Когда оборона западных границ нарочито ослаблялась, чтобы продемонстрировать перед Гитлером наше доверие к соглашению с ним. Это был "гениальный" план Сталина, показать Гитлеру, что с востока ему нечего бояться. В итоге, в первые два месяца войны армии на Украине и в Белоруссии были полностью разгромлены. Враг оказался у стен Москвы и Ленинграда. А летом 1942 года Сталин предпринял грандиозное наступление
на юге, силами кадровых частей различных округов, силами вновь сформированных, необученных, плохо снабженных частей. Наступавшие армии легко достигли района Харькова, где были остановлены, окружены и уничтожены. После этого немцы устремились на восток и достигли Сталинграда (бывший Царицын, сейчас Волгоград).
Таким образом, понадобился целый год войны с неисчислимыми жертвами, чтобы деспотичный Сталин уразумел, что надо больше считаться с планами и требованиями оставшихся в живых при нем генералов. В преданности Родине недостатка у советских людей не было. И народ нашел в себе силы остановить врага.