Все, что было потом, вспоминается мне, как дурной сон. Зима кончилась. Наступила весна. В небе все чаще стали появляться эскадрильи американских самолетов. Прошел слух, что наши заняли Вену и окружают Берлин. Мы по-прежнему ходили в тоннели, но почти не работали. Перестали выдавать хлеб. Вместо баланды, стали варить воду, заправленную картофельными очистками. Это варево было абсолютно жидким и воняло гнилью. Вечерняя поверка была произведена без лагерфюрера и офицерского состава. Вечером прошел слух, что утром заключенных загонят в тоннели и тоннели взорвут. На утро все заключенные были у своих блоков, но, несмотря на поданную команду, на площадь никто не шел. Появились заключенные с белыми повязками на рукаве - представители комитета самоуправления лагеря. Те старосты блоков и капо, которые глумились и убивали заключенных, стали прятаться, но их находили и уничтожали. Лагерфюрер и весь офицерский состав погрузились на машины и уехали. Однако охрана лагеря продолжала оставаться на местах и выбраться из лагеря не было никакой возможности. Работы в тоннелях прекратились. Печи крематория потухли. Умерших стали складывать в штабеля недалеко от крематория. Власть внутри лагеря целиком перешла в руки самоуправления. Продуктов в лагере не было никаких. Но кипяток можно было взять в любое время. Мой Александров воспрянул духом и изо всех сил ходил по лагерю, постоянно таская мне кипяток. Я же два дня не мог подняться. Отказали ноги и, будучи в крайней степени истощения, я умирал голодной смертью, как и тысячи мне подобных. Утром 5 мая к лагерю подошли американские танки. Охрана продолжала оставаться на своих местах. Однако через некоторое время она разбежалась, побросав оружие. Американские танки, проломив ворота и лагерную ограду, ворвались в лагерь. Заключенные, которые еще могли двигаться, бросились на танки, забирались на их броню и колотили по ней, кто чем мог. Танкисты , испугавшись, стали палить в воздух, чтобы утихомирить заключенных. Меня товарищи вытащили из блока и усадили у стены, дабы я мог видеть происходящее. Когда все немного успокоилось, танкисты открыли люки и стали оттуда кидать все, что у них было с собой съестного. Но это сразу же пришлось прекратить, так как обезумевшие от голода заключенные готовы были убить друг друга за кусок хлеба. Через пару часов на территорию лагеря въехали несколько машин с продовольствием и медперсоналом. Я не видел, как была организована раздача продуктов тем, кто еще мог двигаться самостоятельно. Кто-то принес мне кусок белого хлеба, густо намазанного тушенкой. Я пробовал есть, но не мог, тошнило. Потом за мной пришли и на носилках доставили в барак, где ранее размещалась охрана. Над моей кроватью повесили стеклянную банку с каким-то раствором, от которой шел шланг с иглой прямо к моему животу. Так меня через иглу кормили три дня. На четвертый день мне дали попробовать какой-то жидкий бульон. Я скушал, а через неделю я ушел из этого лазарета в общий барак, но с помощью палок. Ноги не слушались.
Я выжил. Однако многих из тех, кто находился между жизнью и смертью после прихода американцев, спасти так и не удалось. Несколько дней подряд люди продолжали умирать. Когда я попал из лазарета в общий барак, меня нашел Александров. Он чувствовал себя значительно лучше, только мучился с желудком. Объелся обильных харчей. Я в первый же день попросил Александрова помочь мне прогуляться. Мы прошлись по территории лагеря. Часть блоков заключенные продолжали использовать в качестве жилья, в остальных блоках был полный разгром. Под руководством американского офицера два пожилых немца грузили мертвых заключенных на подводу и увозили за пределы лагеря в братскую могилу. С трупами было легко работать. От них не исходил запах разложения, почти высохшие кожа и кости.
В первый день, когда американские танки ворвались на территорию лагеря, многие заключенные, захватив с собой кое-что из американского продовольствия устремились на восток. Однако через некоторое время многие из них возвращались в лагерь. В километре от лагеря находились казармы какого-то немецкого войскового подразделения. Теперь эти казармы пустовали. Американцы решили всех русских выселить в эти казармы, оставив в лагере лишь заключенных других национальностей.
Так мы стали обживать эти казармы и набираться сил. Стали делать опись всех людей, кто откуда, кем и где служил. Тут я впервые узнал, что мой друг Алексанров, вовсе не Александров, а
Ловкин Александр из Армавира, схваченный немцами при попытке с группой ребят проникнуть в лагерь расположения партизан.
День Победы и капитуляции фашистской Германии застал меня еще в лазарете. Бои прекратились. К нам приехал офицер Советской Армии. На площади возле казармы собрались все узники концлагеря,
каждый хотел услышать вести о Родине и нашей дальнейшей судьбе. Но речь его была на редкость бесцветна, и мы так и не поняли, что же с нами будет дальше.
Почти два месяца мы жили в этих казармах. Офицер Советской Армии, прикомандированный в американскую войсковую часть по делам советских граждан, вывезенных в Германию, часто появлялся в наших казармах, но разговоров с нами избегал. Тогда мы впервые услышали слово "репатриация". Оказывается нас будут репатриировать, а мы есть репатрианты, т.е. пока что люди без родины. Мы ничьи и никому не нужны. Чувствовалось, что "великий" Сталин дал в отношении нас неблагоприятное распоряжение. А тем временем узники других национальностей разъезжались по домам. За французами, голландцами, сербами, поляками пришли машины, специальные пассажирские поезда, самолеты. Одни мы, бывшие советские люди, ждали неизвестно чего. Были и такие, кто начинал вообще терять интерес к возвращению на родину. Наконец, и за нами приехал поезд. Товарняк, никак не оборудованный. Кое-как погрузились, здоровые, больные вместе. Нас вывезли в Венгрию. Какой-то лагерь на окраине Будапешта стал нашим пристанищем. Будапешт лежал в руинах. Это была уже советская зона оккупации. нас переодели еще в Австрии, выдали поношенную одежду, очевидно с тех складов, которые обычно возникали рядом с концлагерями. Через неделю в таком же товарняке нас вывезли в Румынию и разместили в лагере около какого-то провинциального городка. Здесь, продержав нас недели две, снова погрузили в поезд и вывезли в Союз, где нас определили во временный лагерь подо Львовом. На одной из пограничных станций нас продержали часа два. Всех тщательно обыскали. Было обидно до слез. Что можно было у бывших узников лагеря, у которых не было даже теплой одежды. Жили мы в этом лагере достаточно долгое время, не имея возможности дать весточку о себе домой и узнать, что же дома. Наконец, нам было разрешено написать домой, но без обратного адреса. Все бросились искать бумагу. Выручали бойцы из соседней войсковой части.